Боцмана и троих моряков я потерял навсегда. Они не погибли — смерть пришла к ребятам гораздо раньше. Века назад. Только теперь матросов не стало на самом деле. Парни ушли в великую пустоту, мёртвые превратились в ничто. И только маленькая трещинка на кресте корабельной часовни выдала мою тоску по потерянным друзьям. Дерево скорбело о человеке.
Старая команда…. Со сколькими из неё я простился? В памяти все. Космос вечно требовал свою долю. В общий котел чёрной пустоты века. Сначала в море, а после в межзвездном вакууме. От моей первой команды, тех, с кем вышел в первый поход из Архангельска, осталось единицы. Моей первой команды мертвецов.
Капитан Сухин захлебнулся на мостике, пальцы фендрика Ожева железом впились в штурвал, когда мы шли на дно…. Тот бой у Кольского берега погубил нас и создал одновременно. Метафизика вселенной породила команду утопленников.
Меня спустили на воду с соломбальской верфи в самом конце Северной Войны. Швед уже проиграл, только нордический характер заставлял его драться. Враги были жестокими северными гордецами, по праву заслуживали ненависти, трусами норманнов не назвал бы никто.
Когда-то поморы боялись норманнов, выход в родное Беломорье маленького купеческого струга считался подвигом. Жены прощались про себя с мужьями рыбаками, когда те уходили на баркасах к устью матушки Северной Двины. Вода принадлежала шведу.
Полтава и Гангут всё изменили, каменный Петр рубил окно в Европу, рвался через леса, болота и океанический лед, не оглядывался на человеческие щепки, которые разлетались вокруг. Царя боялись больше, чем врага, и победили. Почти.
Я должен был конвоировать пограничные воды, оберегать от корсара. В самой Швеции уже раздавались призывы к миру, но тем ожесточённее становилась партия войны. Без приказа короля какой-нибудь потомок островного ярла отправлялся в одиночку пиратствовать к российским берегам. Такие не знали жалости. Меня, как и других, создали, чтобы остановить безумных гордецов.
Стояло нежаркое лето 1719 года. Северная кормилица Двина купалась в лучах предночного солнца. Я спускался вниз по течению от верфи, шел через Архангельск. Меня окружали паруса наших военных, торговых и рыбацких кораблей. Сплошные святые: «Св. Варлаамы», «Николаи-Угодники», архангелы и святые мученики всех рангов. Только поморские суденышки красовались мирскими именами: «Холмогорский бык», «Онежская чайка», «Верная супружница Зинаида», все в резьбе и позолоте. Порой фигурки под бушпритами были почти как у католиков, только иногда, как на ладье «Святой Никодим», напоминали идолов — какая-то огромная голова грубо вырезанная из огромного дерева.
Матросы с торговых и рыбацких судов заглядывались на мой изящный корпус, а барышни из окошек деревянных теремов и редких каменных домов махали платочками офицерам. На выходе в Белое Море, в Березовском устье грянул пушечный выстрел. Так отдал честь унтер-лейтенант сторожевой пушечной команды Новодвинской крепости-цитадели острова Линский Прилук. С архангелогородской верфи до меня сошла почти сотня судов. Однако, в основном военный флот пополнялся вёсельными галерами и малыми судами — флейтами, буерами, галиотами и ботами. Парусники моего класса на севере были ещё большой редкостью. Пускай не фрегат, а всего лишь шмак или бриг, как предпочитал говорить капитан. Да и все крупные суда уходили на Балтику. Гордость соломбальской верфи — фрегаты «Св. Петр» и «Св. Павел» давно были там. Как и транспорт «Илья Святой». Я же должен был служить в брандвахте самого Архангельска.
Офицерский корпус моей команды гордился стрелецким происхождением, однако не любил разговаривать о корнях. Капитан когда-то служил в потешном царском полку, после обучался в Голландии разным наукам: навигации, приморской фортификации, астролябии. Сухин, как старый сподвижник Петра, мог бы и адмиралом стать. Только не допустил женитьбы родной сестры на рыжем голштинце, получил от царя в рыло, надолго впал в немилость. Морячки были набраны из поморов, а пушечная команда с глухих рязанских деревушек, половина — родственники.
Плавание проходило на редкость спокойно и без авралов, Белое Море даже не пыталось штормить. Дул легкий норд-норд-ост и я приспустил паруса, поигрывал только косым на гроте и кливером у бушприта. Весело шёл зигзагами на крутом бейдевинде. Поморы помалкивали больше, а пушкари-рязанцы галдели у фальшбортов, пока капитан не загонял бездельников на мачты проверять снасти — учил морскому делу. Мы плыли на север через полярный день, о времени напоминала только смена вахтенных.
Холодный норд уступил место слабенькому зюйд-осту, ветер едва расправил складки на прямых парусах — я шёл к горловине Беломорья, к Ледовитому океану. Южный берег Кольского полуострова терялся в утреннем тумане. Из разрыва облаков появился швед, вдвое больше меня — 56-пушечный трехмачтовый фрегат, невыносимо близко — меньше чем в трех корпусах. На борту врага красовалась позолоченная надпись: «Оркнейский Лев». Корсар-островитянин не служил Карлу, а только прикрывался могучим шведским флагом.
Пират увидел нас первым и атаковал залпом из всех орудий правого борта. Я моментально потерял управление, книппели и картечь порубили паруса в клочья. Раненый безусый новик — фендрик Ожев занял место убитого рулевого у штурвала.
По приказу капитана пушечная команда всегда ночевала у орудий, Сухин сражался при Гангуте и хорошо знал коварство шведа. Артиллеристы, которые остались в живых, ответили корсару. Второй залп норманнов меня добил, и я весело пошел на дно — какое-то шальное ядро попало оркнейцам в пороховой погреб, корпус корсара раскололся надвое. Я ещё был над водой, когда обломки пирата скрылись в глубине, а потом синий крест на Андреевском флаге сложился гармошкой и отдался холодным волнам Беломорья… …Больше двух веков мы бороздили мировой океан, духи плевались солью. Киты пугались нас, выбрасывались на берег. Сонные наблюдатели на фок-мачтах принимали меня за «Летучего Голландца» и спускались выпрашивать у боцманов порцию рома из анкерка. Только сами корабли чуть скрипели рангоутом в знак приветствия. А я продолжал нести службу — конвоировал экспедиции Беринга и Лаперуза, сопровождал «Юнону» и «Авось», оберегая живых от вечного зла.
Мои деревянные братья уступили моря гудкам пароходов и тяжелым силуэтам броненосцев. Видел Цусиму, только не мог вмешаться в битву живых. Но японцев не презирал — это была честная победа, не мог простить им другого — нападения без объявления войны, «Варяга» и «Петропавловска». Когда Антанта топила кайзеровский флот, не в бою, а после войны, на моих бортах выступила смола — корабль всегда корабль. Адмирала Ямамото, который предал море и превратил Пирл-Харбор в кладбище с воздуха, просто возненавидел.
Не было для меня ничего худшего самолётов. Крылатые твари в первые месяцы войны отправили на дно почти весь Балтийский Флот и принесли ядерную бомбу в христианский порт Нагасаки. Презирал железных птиц, которые превратили свободу водной глади в игрушку. Позже поднялся в небо сам.
Мы всегда впереди живых — таков наш путь и долг. Лица команды мертвецов видел в иллюминатор Гагарин, только не стал рассказывать, когда вернулся. Есть вещи, которые ни к чему знать лишним людям — начальникам, праздным зевакам и журналистам.
Только если вы станете одним из первопроходцев, вам кое о чём поведают опытные товарищи. Те, кто всегда впереди.
Все мои ребята были такие — мёртвые герои, без наградных железок от правительств при жизни. Как смотровой Курт Денниц, он сжег в Курскую битву пять советских танков, был представлен к «Кресту», однако не успел получить — его поставили к стенке за отказ расстреливать белорусских селян.
Курт Денниц — один из четверых моряков, которых я потерял сегодня.
Сам же капитан Сухин ушёл в пустоту в созвездии Волопаса лет двадцать назад. Тогда команда не досчиталась многих в жарком поединке с чёрными спрутами. Место на капитанском мостике занял вечный новик Ожев.
Да, когда мой фарватер сменился с океана на космос, я стал терять несравнимо больше. На Земле ребята уходили по одному в редких столкновениях с проникновением чужого. В космосе потери превратились в обыденность. Мы, мёртвые, всегда шли впереди наших живых, так у всех разумных существ во вселенной.
Когда встречаются разные цивилизации, первыми вступают в контакт покойники. Родство душ важнее вещественных интересов, которые всегда меняются. И враг далеко не каждый чужой разум, друг наоборот, как правило. Есть совсем не похожие на людей внешне, но способные понять, как и мы их. Но бывают.… И тогда мои борта окутывает пороховой дым, а мёртвые артиллеристы не успевают чистить клоцами жерла орудий и заряжать пушки новыми ядрами. Мы исполняем свой долг, воюем за право людей на ад и рай. И вот новая потеря. Черный огонь чужаков слизнул с палубы четверых. Боцман Куницын честно выполнил свой долг, шагнул в никуда после трёх веков службы. Бородатый помор с Каниного Носа увидел в последний раз звёздную спираль и распрощался с ней.
мой комментарий
Даже и придраться не к чему, хотя я люблю это дело ))